«Повсюду тлеют пожары, а народ опять — „безмолвствует“». В Тольятти состоялась премьера спектакля «Борис Годунов»

Тольяттинский театр юного зрителя «Дилижанс» показал зрителям свою трактовку произведения солнца русской поэзии «Борис Годунов». Она, судя по впечатлениям театралов автограда, получилась запоминающейся.

Житель Тольятти посетил премьеру и написал рецензию, где рассказал о своих впечатлениях. Публикуем авторскую колонку Сергея Сызганцева. Далее — от первого лица.

Итак, фабула. Русское царство, конец XVI — начало XVII века. Шурин умершего царя Федора Иоанновича Борис Годунов затворяется в монастыре и думает о своей судьбе. Бояре перешептываются, обвиняя Годунова в убийстве маленького царевича Дмитрия, а народ, падая на колени, молит Годунова о правлении. Всё еще колеблясь, он принимает волю народа и надевает корону. Спустя несколько лет в Чудовом монастыре пожилой монах рассказывает своему послушнику Григорию Отрепьеву о том, как новый царь когда-то пролил кровь младенца, которому суждено было взойти на престол, — он бы сейчас был ровесником молодого монаха.

Отрепьев давно сетует на жизнь в четырех стенах, и судьба убитого наследника его пленяет. Он сбегает из монастыря, объявляет себя чудом выжившим царевичем Дмитрием и идет на Москву, чтобы занять свое «законное» место на престоле.

Для петербуржца Евгения Зимина пушкинская трагедия, написанная в лучших традициях Шекспира, — третий опыт работы с «Дилижансом». В 2019 году он поставил современную версию «Преступления и наказания» Достоевского, а в 2021-м — клубную интерпретацию «Мертвых душ» Гоголя — «Чичиковlive». В обеих постановках Зимин позволил себе отойти от оригинала, сочетая приметы времени разных эпох — от внешнего вида персонажей до лексикона.

В своей новой работе совместно с «Дилижансом» Зимин идет по тексту Пушкина, но с небольшими сокращениями и сменой акцентов. Главной действующей силой Зимин делает сам народ, чья недальновидность, обида и злость спровоцировали Смуту. Поэтому «Борис Годунов» театра «Дилижанс» сейчас воспринимается как горькое высказывание о действительности — пусть через призму истории, но направленное, несомненно, к сегодняшнему дню, когда повсюду тлеют пожары, а народ — опять «безмолвствует».

Трагедию Пушкина в свое время ругали за искажение исторических фактов и несценичность: писатель опирался на спорное исследование Николая Карамзина, который утверждал, что царевича Дмитрия убил именно Борис Годунов, а масштабность трагедии противоречила драматургическому закону единства времени и места — пьеса переносит зрителя из окрестностей монастыря, в котором затворился Борис перед восшествием на престол, оттуда — в келью Чудового монастыря, а потом — на Литовскую границу и в царские палаты.

Евгению Зимину, на мой взгляд, удалось решить проблему широкой географии и соединить локации практически бесшовно: пол сцены был устлан мягким покрытием, похожим на теплые одеяла: с внешней стороны — черный цвет, с обратной — белый. Когда локация менялась, актеры просто переворачивали покрытие, обозначая смену места действия, а световое решение (работа художника по свету Тараса Бортника) иллюстрировало таинственные сумерки монастырской кельи или светлые тона царских покоев.

Иногда актеры укутывали друг друга в эти «одеяла», как бы подчиняя персонажей своей власти, как, например, в сцене убийства детей Годунова — Федора (Никита Черных) и Ксении (Ксения Ворожейкина). А в другом моменте Григорий Отрепьев, он же Лжедмитрий (Павел Зотов), прячется от стражников, завернувшись в одно из покрывал.

Но наиболее крепкими связующими звеньями трагедии стал главный герой этой трагедии — нет, не Борис Годунов, а сам народ. Переходящая из сцены в сцену толпа людей — это живой организм, некоторое существо, которое негодует, сочувствует, хихикает, стонет, перешептывается, поет хором или тянет «бом-бом, а-амба», изображая колокольный звон… Зимин делает из массовки, в которую входит чуть ли не вся театральная труппа, главный механизм пьесы, который толкает основных персонажей на переворотные изменения и управляет сюжетом: в начале народ умоляет Годунова взойти на престол, в конце — идет во главе с самозванцем на Кремль, прославляя Лжедмитрия.

Одежда у народа в спектакле выполнена в соответствии с окружением: серые ватники, стилизованные под русские народные кафтаны и кокошники, меховые шапки и черные маски — «бороды» (художник спектакля — Вера Курицина).

На фоне однотонного, но вездесущего народа статная фигура самого Бориса Годунова несколько теряется. А ведь его сыграл сам художественный руководитель «Дилижанса» Виктор Мартынов — как и Зимин, он учился у ленинградского театрального режиссера Зиновия Яковлевича Корогодского, поэтому сам спектакль — это некоторая дань уважения мастеру. Годунов из Мартынова — красив и величественен, но из-за какой-то природной мягкости и интеллигентности самого Мартынова его противоречивому персонажу не хватает той доли лукавства и жесткости, которая необходима сюжету. На Годунова-Мартынова приятно смотреть, а в момент его смерти даже получается ему сопереживать, но никак не бояться или презирать из-за убийства царевича.

Зато, словно бы в противовес Годунову, постановка Зимина богата яркими второстепенными персонажами. Так, из актрисы Ирины Храмковой получилась роковая искусительница Марина Мнишек, решившая с помощью Лжедмитрия добраться до царского трона; самозванец в исполнении Павла Зотова — безумный и сильный лидер с обезображенным лицом (Зотов сам себе накладывал грим), особенно это видно в сцене ополчения, когда Лжедмитрий стоит в центре сцены, а от него в обе стороны идут полотна — возникает имитация огромного корабля с флажками и капитаном-ладьей. Актеры Петр Зубарев и Дмитрий Зарывных играют и вовсе несколько ролей — Шуйского, Мнишека, Мисаила и Воротынского, Вишневецкого, Варлаама соответственно.

В самом конце, когда Борис Годунов умирает, а его дети убиты восставшими боярами, на миг возникает по-гоголевски немая сцена — «народ безмолвствует» — пушкинская ремарка. На победоносный возглас бояр о свержении власти и провозглашении нового правителя — самозванца и преступника — народ отвечает молчанием и замешательством. Вроде бы всё, чего они добились, свершилось, но какой ценой? На место цареубийцы взошел другой цареубийца, за одной Смутой наступает другая — может быть, еще кровопролитнее.

На вопрос, что будет дальше, Зимин, как и Пушкин, не отвечает, а предлагает подумать зрителю. Но и у того, наверное, не найдется нужных слов.