«Сначала мы боялись русских солдат»: жительница Херсона рассказала, как выжила в начале СВО

Наша героиня родилась и всю жизнь прожила в Херсоне. У нее была хорошая работа в местном Водоканале, трехкомнатная квартира, сын ходил в школу. Но налаженный быт пришлось бросить и ехать в Россию. Елена (имя изменено по просьбе нашей собеседницы. — Прим. ред.) застала первый месяц спецоперации в Херсоне. Она рассказала нам, что происходило в тогда еще украинском городе и как она с сыном оказалась в Самаре.

— Скажите, правда ли, что жителей Украины заставляли говорить исключительно на украинском?

— Не дай бог, абоненты Водоканала, в котором я работала, услышали бы, что я говорила с ними на русском языке! Я обязана была переходить на украинский. Если кто-то жаловался на это, то могли уволить. У нас также полностью перевели документацию на украинский, в школах заставили детей говорить на нем. В общественных местах запрещали говорить на русском.

В школе моего сына начали трактовать историю иначе. Я читала его учебники, и меня возмутило, что там писали. Моя бабушка — ребенок войны, и она говорила, как они боялись выходить на улицу и прятались от бандеровцев и УПА (деятельность запрещена на территории России. — Прим. ред.). Поляки помогали людям скрываться, а УПА (деятельность запрещена на территории России) расстреливали. А моему ребенку говорят, что они были хорошими, превозносят их.

— И когда всё это началось?

— После событий 2014 года. Но разделение по языку на самом деле было еще очень давно, и я испытала это на собственном опыте. Как-то в мои 12 лет — 90-е годы — мы с мамой навещали родственников на Западной Украине. И они еще тогда приняли в штыки то, что мы говорим на русском. Когда мы вернулись, я у мамы спросила, почему они так злились на нас, это ведь тоже наша страна. Мама ответила, что Западная Украина нас не любит. Даже если ты говоришь отлично на украинском, но не как они, тебя быстро вычисляют и считают чужаком.

— А как к этому относились ваши друзья и знакомые в Херсоне?

— Те, кто подольше пожил, понимали, что русский язык и русская история — это часть нас. А молодые люди, которые родились в 90-е годы и позже, очень тянулись к Западу. Они хотели жить «как за границей».

— Скажите, люди ждали спецоперации? Предполагали, что это случится?

— Я думаю, весь юг Украины с 2014 года хотел в состав России. Местные даже говорили, когда всё может начаться: сначала были прогнозы, что 22 февраля 2022 года. Но этот день прошел, ничего не случилось, и все успокоились. Потом уже пошли слухи про 24 февраля, и никто к этому серьезно не отнесся и до последнего не верил.

— Вы помните тот день, когда началась спецоперация?

— В этот день я, как обычно, собиралась на работу. И тут мне звонит мама моего мужчины: «Не ходи на работу, бегите с детьми ко мне, началось!» Я ей сначала не поверила, позвонила на работу: мне сказали, что да, шумиха была, кто хочет, можете не выходить, вам ничего не будет. Мы сразу собрались к свекрови, в квартире забаррикадировались.

Потом, когда Херсон начали обстреливать, мы сразу облепили окна со всех сторон, клали подушки к стеклам, двигали диван подальше в коридор. Засыпали сразу одетыми, хотя мы почти не спали: дежурили, охраняли друг друга, чтобы в случае чего всех разбудить, собрать вещи и убежать. Бывало такое, что сирены завывали, мы посреди ночи выскакивали из дома в подвал. И все очень устали от этого.

Через неделю туда-сюда бегать стало невозможно, мы ушли в соседний дом: там в подвале люди сделали убежище. Народа тьма-тьмущая, душно, туалета нормального нет, маленькие дети кричат, у стариков проблемы с сердцем и давлением. Страшно было слышать, когда взрослые дети, прячась в подвале, плачут и говорят: «Мам, мы жить хотим». Это даже не мороз по коже. 16-летний сын, как мужчина, старался держаться. А дочка мужа — ей 18 — она была в слезах и истерике. В подвале она часто теряла сознание, без нашатыря не ходили.

— Вы знали, кто обстреливал город?

— Нет, мы не понимали, откуда и кто стреляет — мы видели, как падают здания, и бежали от них. Потом стало понятно, что выстрелы были в тот момент, когда Украина отступала: они нас обстреливали, когда уходили. Это было видно по направлению взрывов. Они отбивались и не выбирали цели: тогда попало и в школы, и в детские дворы, и в дома.

— Как у вас тогда было с газом, светом, водой? Где вы брали еду?

— Газ был у нас постоянно. Нам приходилось запасаться водой, потому что приходили сообщения о перекрытии на несколько дней. Свет тоже периодически выключали. Когда было темно, то становилось еще страшнее: ты ничего не видишь, а на улице всё взрывается и сверкает, а в руках только фонарик.

Нам привозили гуманитарку, и в ней было всё: крупы, сладости, консервы, подсолнечное масло, мука. И такими большими пакетами нам военные раздавали еду. Тогда магазины закрылись, поставок совсем никаких не было. Максимум некоторые торговые точки иногда партиями продавали продукты. Тогда же разом закрылись и банки, и больницы.

— Когда в город вошла Российская армия?

— Спустя 2–3 недели после начала СВО. Честно, мы сначала прятались от них. Но нужда заставляла выйти из дома. Те, кто был на улице, потом рассказывали, что они никого не трогают, только у подозрительных людей проверяют документы.

— Что вам говорили местные власти о русских военных?

— Нас пугали: говорили, что, как только видишь русского военного, нужно бежать и спасаться, что они грабят и убивают. И мы невольно верили сначала. На улице расклеивали листовки с контактами украинских военных: если мы видели где-то русских солдат или знали что-то про них, то призывали скидывать фото, данные на указанные номера. В группах в соцсетях был такой же призыв, и там обещали за это платить.

Даже когда украинских войск уже не было, продолжали действовать партизанские отряды: листовки и наклейки проскакивали в почтовом ящике или на стенах домов.

— Как горожане относились к нашим войскам?

— Их не боялись, спокойно проходили мимо них. У нас бабушки и дедушки подходили к ним и говорили: «Спасибо, что нас освободили». Люди по городу спокойно передвигались днем. Мы чувствовали защиту. И никто к ним открыто агрессию не проявлял.

Хотя были и те, кто воспользовался предложением украинских военных. Мама моего мужчины видела, как русский военный приезжал в стоматологическую поликлинику на первом этаже нашего дома. И, видимо, какая-то зараза сдала: в стоматологию прилетел потом снаряд, даже стекла у нас в квартире дрожали. Но военные успели уехать тогда.

— А как сами военные вели себя с мирным населением?

— Я скажу за себя: я не слышала, чтобы кто-то из них сказал грубое слово, не видела, чтобы кто-то приставил пистолет или залез в квартиру. Даже была история: проходил пожилой мужчина с палочкой по улице, вот еле ходит. А рядом были русские солдаты, и один из них его позвал к себе. Я сразу подумала, зачем им понадобился старик? А парень дал ему деньги и сказал: «Дедушка, купи себе что-нибудь покушать».

— Почему вы сразу не уехали, как началась СВО?

— Мы надеялись, что всё быстро закончится. И тяжело было решиться. Знаете, мне так не хотелось свое жилье бросать и ехать в неизвестность. Денег особо не было, а родственники, которые могли бы принять, у меня никого нет. У меня даже не было украинского загранпаспорта.

Передумали мы после одного случая. С нами в подвале прятался мужчина со своей беременной женой. Он погиб во время обстрелов: пошел за продуктами, и в него попал снаряд. Его после было сложно опознать даже. Хотя мне и было страшно уезжать из родного Херсона, но ребенка хотелось спасти. Как бы тяжело ни было, лучше там, где спокойно.

Уезжала я тогда с сыном и дочкой мужа. Успела собрать только документы и рюкзак: у нас был уже готовый тревожный чемоданчик, где лежали белье, носки, сменное, средства личной гигиены и пара теплых вещей.

— Что и кого вы видели по дороге?

— Много воронок от снарядов, сгоревшую технику, кровавые следы и тела военных. Очень жутко и страшно. Проехали 18 блокпостов. И там много военных было, все русские: проверяли документы, и всё. Мы добрались на поезде в Ростов, где нас встретили друзья. Они же отвезли нас на машине в Москву.

— А у вас кто-то остался в Херсоне? Вы поддерживаете связь с ними?

— До конца октября там были родители мужа. Они решились уехать перед самой эвакуацией, как раз перед тем, как разбомбили Антоновский мост. Подружка с дочерью, но недавно они тоже уехали. Еще 5 человек из моего бывшего рабочего коллектива остались там.

— Почему выбрали для переезда Россию?

— Из всех вариантов это был лучший. Я здесь себя чувствую своей. Если бы я поехала на Западную Украину, то мне пришлось бы ломать себя: учить язык, притворяться и поддерживать их взгляды.

У меня подруга в конце апреля уехала туда к родственникам: ей отдали квартиру в селе, и она живет в глуши с 3 детьми. У них там периодически свет отключают, нет воды, заставляют говорить на украинском. Сейчас она говорит, что лучше бы поехала к брату в Санкт-Петербург.

— Как дальше складывалась ваша судьба?

— В Москве мы пожили немного в гараже шефа моего мужа: нам больше негде было остановиться, а там и душевая кабина, и диван. Для нас главным было выспаться в тишине. Так мы жили неделю.

Оформлять документы начали только в Самаре. На статус беженца мы не рискнули подавать документы: были разные слухи, и нам казалось, что из-за него мы не сможем вернуться в Херсон. Потому мы подали документы на разрешение на временное проживание на 3 года, а когда Херсон вошел в состав РФ, то там и на российский паспорт.

— Как к вам начали относиться другие украинцы, когда узнали, что вы в России? Был ли негатив?

— Да. Например, бывший муж, когда узнал, куда я еду, назвал предательницей. А когда сыну нужно было получить документ о том, что на родине он год уже отучился в колледже, его учительница из Украины не захотела с нами общаться. Она как увидела, с какого номера я звоню, перестала выходить на связь.

— А в России к вам как отнеслись?

— Знакомые и друзья мужа соболезновали, предлагали помощь. Когда мы переехали в квартиру, то многие притаскивали нам подушки, одеяла, мебель. Где бы я ни сказала, откуда я, не услышала плохого слова: например, в такси говорила, что я с Украины и еду паспорт оформлять: таксист мне дал несколько советов. Когда я пришла уже за самим паспортом, меня пустили без очереди.

— А как вы оказались в Самаре? Где разместились?

— Мой мужчина привез нас сначала к родственникам в Пестравку в Самарской области. Они приняли нас с сыном до августа. А потом решили переехать на съемную квартиру: нам сдают ее знакомые за символическую плату. Сейчас для нас 20–30 тысяч в месяц неподъемная сумма.

— Как вам Самара? Что скажете о ценах, зарплате здесь?

— Красивый город. На фоне Херсона более продвинутый, ухоженный, респектабельный и крупнее. Район, где я сейчас живу, очень напоминает мой в Херсоне. Цены почти идентичные. Разница есть в плане коммуналки: свет, газ, вода намного дешевле в России, чем на Украине.

— Как ваш сын? Позитивно отнесся к переезду?

— Он учится на повара. Ему всё нравится: город, коллектив. Он говорит, что колледж здесь круче и интереснее, чем в Херсоне. У ребенка нет проблем, он счастлив. Говорит, что уже не хочет возвращаться в Херсон. И я за него рада.

— А вы хотели бы вернуться на родину?

— Да. Но, судя по фотографиям оттуда, уже вряд ли получится и всё будет в порядке. Прогнозы очень плохие, но я всё равно не хочу верить в негатив.

— Какие у вас планы на будущее?

— Я пытаюсь получить жилищный сертификат, но пока в Самарской области его нет. В феврале с моим мужчиной мы хотим пожениться, а потом посмотрим: можно уехать в Москву или вернуться в Херсон, если получится. Мне понравилось в Пестравке: там можно было бы купить дом.