Виктор Воронов, заведующий сектором по организации внеучебной работы со студентами Академии путей сообщения: «Существующая система образования себя изжила»

Когда я думал, с кем сделать эту «Персону недели», о Викторе Воронове вспомнил не сразу. Не потому, что с ним неинтересно (как раз наоборот), а потому что никогда не знаешь, о чем именно с ним говорить. Это человек-уникум, успевший за свою жизнь опробовать невообразимое количество вариантов работы, досуга, творчества. И в ограниченный объем газетной заметки (а мы все-таки газета, хоть и виртуальная) все не уместить, ведь текст еще должен быть читаемым. Вот и решили мы с женой, отправляясь в гости к Вороновым, не делать классическое интервью, а просто пообщаться. И уже потом разделить разговор на блоки, состоящие из своего рода мини-интервью. Просто потому, что иначе невозможно связать между собой все обсужденные темы.

Собственно, почему с женой: с Вороновым лично познакомила меня именно она. До того нам приходилось общаться виртуально – на форумах Грушинского клуба и «Самарских бардов» в пору закипания конфликта вокруг пресловутого фестиваля авторской песни. Нас роднила объективная оценка происходящего, различающаяся только тем, что Воронов видел все изнутри, а я излагал взгляд со стороны. Соответственно, оба подвергались нападкам и т.д. и т.п. Короче, было о чем поговорить, вспомнить, так сказать, былое.

Но разговор мы начали не с Грушинки, а, как ни странно, с «бытовухи». Дело в том, что живут Вороновы в поселке Северный, жители которого узнали о планах сноса своих домов перед последними публичными слушаниями генплана Самары.

О быте

– Чем закончилась эта история с предполагаемым сносом поселка?

– Нам дали официальный ответ, что сноса не будет, поскольку практически все жители против. Мы ведь создали инициативную группу, написали обращение, которое отправили в администрацию. И главный архитектор Самары ответил нам, что территория наша перепрофилирована, и теперь это так и будут малоэтажные постройки усадебного типа. А узнали о сносе мы забавно: вдруг у нас убрали все бетонные столбы и поставили вместо них деревянные. При этом наладили освещение – у нас теперь самая яркая улица Самары. Мы сразу поняли: что-то не так.

– А если не считать фонарей, как узнали?

– Прослышали, что у нас будут проводить последние публичные слушания по генплану. Собрались, пошли туда все жители. Архитектора района нет, главы – тоже. За дверями, как нам потом сказали, стояли застройщики (потом еще на меня наехали, что не дал им высказаться). А они отвечают не на то, о чем спрашивают, юлят. Ну, я встал и сказал: «Не дадим Северный поселок превратить в Южное Бутово!» Прямо там создали инициативную группу, потом была встреча с главой администрации, который сказал, цитируя Тархова: «Вы кто такие, частные лица!» А мы ему: «У нас есть старшие по улице».

Их еще шокировало, что набежало много журналистов. Не только 63.ru, но еще и три камеры. Они там удивились: откуда три камеры? А чего удивляться, если слушания публичные? Замглавы, узнав про камеры, исчез.

Архитектор назвал жилье нашего квартала ветхим. Народ взбеленился. Ладно, мой дом ветхим назвать можно, поскольку старый и деревянный. Но у меня крыша полуметровой толщины, я ее могу разобрать и сделать новую, и так хоть каждое лето. А уж новые дома, которые тут строят – в два, три этажа – уж никак ветхими не назовешь. Вот хрущевки по-настоящему ветхие, потому что их уже никакой ремонт не спасет. Там ведь крышу вот так запросто не заменишь... Или еще есть тут 16-этажка, которая стоит точно на пути скоростной магистрали, которую собираются делать. Этот дом разрешил строить лично Лиманский, разрешительных документов на это, как нам сказали в администрации, нет. Но это полбеды – здание лопнуло по несущей стене. Его, конечно, укрепили, говорят, стоять будет. Но я бы не рискнул в него вселяться.

О работе

– Чем вы заниматесь в Академии путей сообщения?

– Называется это «заведующий сектором по организации внеучебной работы со студентами отдела воспитательной работы». На самом деле я не мешаю студентам заниматься творчеством, но так, чтобы они не забыли, что они – будущие инженеры. Меня туда затащил Игорь Гольдин. В 2004 году (я тогда работал заместителем директора по социально-педагогической работе в ЦППРК «Школа спасателей» – бывший лицей-интернат «Школа спасателей») мы с детдомовцами вернулись после поездки в Швейцарию, и я обнаружил, что у меня седьмой разряд, и я педагог дополнительного образования на 0,75 ставки. Я спросил директора: «Как так, у меня по стажу минимум 12 разряд!». А он мне: «Ну, ты же знаешь, я тут ни при чем». И я пошел в департамент, где мне открытым текстом сказали: «Все у тебя будет, только перестань напрямую общаться с иностранцами и писать пасквили (я писал статьи в «Учительскую» и «Первое сентября» про то, что реально происходит в детских домах и интернатах)».

И вот после случая этого я иду по улице грустный, с мыслью, куда б уйти. А мне навстречу идет грустный Гольдин. В разговоре с ним узнал, что остался он без начальника. И поехали мы к его начальству – от Хлебной площади на Победу, где после разговора мне напечатали отношение, я с ним поехал в департамент. Там, конечно, не поверили, что у меня этой заготовки не было.

–А что крамольного было в вашей поездке в Швейцарию?

– Мы с ребятами поехали на международный театрально-музыкальный фестиваль для инвалидов и сирот. И самое крамольное – никого не взяли с собой из «старших товарищей» и не использовали бюджетные деньги. А на самом деле лицей всем стоял поперек горла, просто нужен был повод.

– С детьми больше не работаете?

– С детьми я буду заниматься теперь только как журналист. Наверное, потому, что дедом пора быть – четыре внучки и внук растут. Детьми должны заниматься родители, а деды с бабками должны баловать внуков и советовать родителям, что делать...

– Получая за это соответствующую реакцию...

– Это уже другой вопрос. А еще мы все, кто работал, эмоционально выгорели. Потому что существующая система взаимодействия общества с сиротами себя изжила, как и вся система образования. И все наши телодвижения бессмысленны. Вот хотят отменить детдома, а замены им не придумали. Приемные семьи появились, но в них отказников много: исполняется ребенку 12-13 лет – и семьи от них отказываются. Это понятно: переходный возраст, неуправляемость. Но куда их девать, если не будет детских домов? В приютах только полгода можно жить. А потом – на улицу... С другой стороны, в детдомах такое творится, что волосы встают дыбом.

– Какая же система жизнеспособна тогда?

– Да их много, просто не нужны они в школах. Там ведь в большинстве работают убогие тетки, которые самоутверждаются за счет учеников, мстят за свои неудачи в личной, общественной и прочей жизнях. Вот как пример невостребованной методики: есть такой гениальный украинский педагог Виктор Федорович Шаталов. Он еще в 70-е годы придумал систему обучения детей, по которой школьную программу в объеме золотой медали можно изучить за девять лет. Он даже эксперименты ставил: сначала на детях из колонии – за неделю научил геометрии так, что независимая комиссия не смогла завалить их на «четверку». До того в Харькове ему дали худших из худших учеников, и они все к 9 классу окончили школу с золотом. Но с тех пор ему задают один вопрос: если все будут заканчивать школу с золотыми медалями и поступят в вузы, кто будет мести дворы, крутить волам хвосты и работать на селе?

Система Шаталова основана на мнемотехнике и на христианских принципах. Оценка у него – это акт милосердия. Попробуй, скажи это нашим учителям – они же сами боги! И речь в наших школах идет о медалях, ЕГЭ, отношении к учителю, но не о знаниях. Если бы это было действительно воспринято на государственном уровне, школа бы сразу изменилась. За тот же бюджет был бы получен иной уровень знаний, которые дает школа, иное качество обучения, отпала бы необходимость в огромных структурных надстройках. Но есть куча причин, по которым это невозможно. Главная из них – выборы. За кого проголосуют умные дети, окончившие школу в 12 лет? Они же не примут систему унижения, это будет неуправляемый народ, которому государство в том виде, какое оно есть, будет не нужно.

О людях

– Когда были живы Гольдин и Темников, работали мы славно. Занимались театром, общались между собой и со студентами. Накупили аппаратуры, собрались с Гольдиным делать студию авторской песни. А вместо нее получилась рок-федерация, которая и сейчас существует. Ребята в фестивалях участвуют, берут призовые места.

Сейчас театром руководит Леша Апполинаров, стало немножко веселее. Надо было в этом году найти режиссера, а тут с Лешей поговорили. Я, говорит, сны стал видеть, что у меня свой театр. Взяли его на ставку, определили план работ – и пошло дело.

– С Темниковым сколько лет были знакомы?

– Мы познакомились на «Снегирях» – фестивале авторской песни Госуниверситета. Я там жюрил, а он был председателем жюри. До того Гольдин относил ему на рецензию мою единственную законченную повесть. Потом уже в Академии работали вместе. В театре Темников был худруком – писал и редактировал пьесы для спектаклей, а Гольдин был режиссером. Они совершенно гениальный спектакль ставили по Мустаю Кариму, «Помилование» – зрители в зале плакали, без шуток – и студенты, и преподаватели. Мы возили этот спектакль в Брест, там были железнодорожный техникум и ПТУ.

Я там сцепился с их руководителем – мне выходить на сцену, я песни пою перед спектаклем, а он мне говорит: «Я сейчас пойду им объясню, как себя вести». Я говорю: «Спасибо, не надо, я справлюсь». «Вы не представляете, с кем вы имеете дело, это пэтэушники, это фазаны!» Короче, мы сцепились, я ему нахамил и пошел на сцену. А выступали в бывшем костеле, там удивительная акустика. Я полчаса пел, а после песенок сразу спектакль начался. И они сидят, затаив дыхание, а этот мужик ходит за кулисами и не понимает: что за ерунда, почему они молчат? В итоге он не выдержал, обиделся и ушел.

– На детей обиделся, да? Ну раз зашел разговор, то скажите: а как вы их укрощаете?

– Да никак. Мы с Апполинаровым за последние месяцы несколько раз выступали перед студентами, школьниками... Живой голос они слышать отвыкли, и когда вдруг слышат – начинают слушать, хотя бы потому, что это непривычно, это шок. А потом понимают, что это даже интересно. У Леши есть всякие вкусные словечки типа «тупо-дуба-дам» и так далее, баллада про «л. ю. б. л. ю.», которая складывается в слово «люблю»... Он их этим берет. А я могу врубить Галича «Старательский вальсок», или спеть «После бала», и все – их это захватывает. А тут еще фишка недавняя: мы же с Лешей на разных Грушинских, и нам не удается избежать разговоров про раскол. На телевидении как-то показали «Шоу ньюс», в котором обыграли конфликт Грушинского так: на Мастрюках остались те, кто хотел в финале петь «Милая моя, солнышко лесное», а на Федоровку свалили те, кто считает, что надо петь «Как здорово, что все мы здесь...» И правда – визборы у нас были, а митяевские, в основном, там. Вот мы с Лешей и пели – он «Как здорово...», а я – «Милая моя...» Одновременно.

О фестивале и кризисе жанра

– Вообще, это чушь, что зрители от авторской песни уходят. Я недавно был с концертами в Питере и Пензе. В Пензе был квартирник для рок-тусовки, там были люди от 23 до 35 примерно. И меня там абсолютно на ура приняли. Правда, окрестили почему-то интеллигентным панк-роком... А до этого был концерт в журнале «Сура» – это тусовка Союза писателей. На обоих концертах я спел одну и ту же программу – в том числе цикл по Даниилу Андрееву. Писатели стали теоретизировать, что это за песня, а рокеры сказали, что это не авторская песня вообще. А потом пригласили меня и те, и другие приехать еще раз, уже официально. Тогда-то я был там проездом, просто с местной тусовкой познакомиться.

– А как обстоят дела с зальным концертами?

– Собрать на зальный концерт людей сложно, потому что мало кто знает об авторской песне. Сужу по своим ребятам, которые о жанре знают только из передачи «Под гитару», где все – и Мирзаян, и Луферов – подаются как нечто неживое, раритетное. А ведь Луферов – живой, и он здесь, рядом, и творит такое, что дух захватывает! А Мирзаяна вообще 10 лет назад металлисты своим признали, хотя он даже под них не подделывался.

Однажды, еще на Дальнем Востоке, сидели мы у костра с Ником Рок-н-роллом, пели песни. И тогда я понял, в чем разница между нами и рокерами: только в том, что мы пьем и курим. В бардовской тусовке предпочитают водку и табак, среди рокеров – текилу или виски, и курево иное.

– Вы считаете, что это на самом деле так – авторская песня недалека от рок-музыки?

– Да. Вот Борис Гребенщиков, когда он играет под гитару, один, – это совсем другой Гребенщиков, это невероятный кайф. А если б его пригласить на фестиваль с жестко оговоренными условиями – у него есть программа по Окуджаве, Вертинскому, – то он вполне впишется в концепцию. Он ведь из семьи, где слушали Окуджаву и Галича.

Или Макаревич – он еще на лесном концерте в июне говорил, отвечая на вопрос о Грушинском, что хотел бы приехать, но его никогда не приглашали. И он тоже готов на жесткие правила – только гитара и больше ничего. Потому что ему это интересно.

– В чем же тогда нынешние проблемы с Грушинкой? Люди не могут договориться?

– Не хотят. Могут. К этому есть даже предпосылки. Вот, например, из бюджета выделяют на фестиваль около пяти миллионов, которые решают многие проблемы. Поляна может вместить всех, и ничего не стоит развести мастрюковских и федоровских так, чтобы друг другу не мешали. А люди смогут за 20 минут дойти от одного лагеря до другого.

– Остается вопрос: как делить Гитару?

– Мы готовы делить Гитару. Если на Федоровских Гитара шла часа два или три, кажется, то у нас был пятичасовой концерт. Пожалуйста – два двучасовых концерта. А в этом году Андрей Козловский говорил: есть совершенно неосвоенная территория между протокой и пляжем, за понтонным мостом, где можно поставить минимум две сцены, развернув их в сторону Волги – звук не пойдет в сторону поляны. И можно делать там что угодно любого жанра. Но дядя Боря туда не пойдет...

– Насколько реально договориться с Ивасями, «Грассами», чтобы они на Мастрюках выступили?

– С Ивасями, скорее всего, никак... Они на Лугах будут презентовать свою новую программу по Высоцкому из цикла «Песни нашего века», которую они потом собираются катать по всей стране. На Грушинском хорошая раскрутка получается – лучше не найдешь.

А с большинством авторов с нашей стороны нет проблем – можно выступать и у нас, и на Федоровских, было бы желание…

Евтушенко готовит премьеру рок-оперы «Идут белые снеги», и ее тоже надо раскручивать, вот его и пригласили в Федоровку. Осталось еще и саму оперу привезти на бардовский фестиваль...

– Таким образом, луга коммерциализируются...

– В этом же обвиняют Мартынова и нас на Мастрюковских. Но это все скучно. И вписывается в то, что в целом происходит в стране: полное передергивание всего происходящего.