«Новая земля»: притча с политическим подтекстом

22 августа в киноплексе «Киномечта» состоялся пресс-показ фильма Александра Мельника «Новая земля». Массовому просмотру на экранах кинотеатров он станет доступен с 28 августа. Внушительный по российским меркам бюджет картины (12 млн долларов США) приравнивает ее к голливудским блокбастерам, однако сами создатели подчеркивают, что фильм не преследует развлекательные цели, а несет серьезную смысловую нагрузку. После закрытого сеанса режиссер ответил на вопросы журналистов.

22 августа в киноплексе «Киномечта» состоялся пресс-показ фильма Александра Мельника «Новая земля». Массовому просмотру на экранах кинотеатров он станет доступен с 28 августа. Внушительный по российским меркам бюджет картины (12 млн долларов США) приравнивает ее к голливудским блокбастерам, однако сами создатели подчеркивают, что фильм не преследует развлекательные цели, а несет серьезную смысловую нагрузку. После закрытого сеанса режиссер ответил на вопросы журналистов.

- Сегодня сам первый раз посмотрел кино целиком, до этого видел его только кусками. Поэтому сам очень переживал. Не знаю, понравилось или нет, реагировали сегодня по-разному.

В общем, есть такая картина «Новая земля». Для нас это притча, притча о том, что может быть с каждым из нас, что может происходить с человеком, когда он поставлен на самую грань, в обстоятельства чрезвычайные. И в тоже время – это разговор о человеке самом простом и обычном.

В финальных титрах мы хотели показать, что все еще не произошло. Что идет 2008 год, что Сипа – еще выпускник школы, что Жилин – еще летчик, еще Али – хирург, еще старый чечен живет со своей семьей, со своими сыновьями. Словом, еще все счастливы. Мы рассматриваем нашу историю как антиутопию, как историю, которая должна предупредить каждого из нас, что любые эксперименты над людьми могут привести к очень плачевным результатам.

Спасибо вам, что вы досидели до конца, надеюсь, вам понравилось. Надеюсь, что в Самаре его посмотрят еще многие люди. Для нас это очень важно.

Это не развлекательная история. Это история, которая может и должна оставить в каждом из нас такую маленькую загагульку, занозку, по поводу того, люди мы или не люди. «Есть тут люди или нет?», – говорит один из героев в самый тяжелый и страшный момент. Вот такое кино.

- В фильме очень много жестоких сцен. Как вы считаете, можно ли определить границу жестокости? Сколько ее может быть?

- Можно ли определить границу жестокости в нашей жизни? Мы живем во время, когда жестокость становится почти нормой жизни во всех развлекательных форматах. Мы хотели сделать фильм-прививку. Очень хотели, что бы зритель с симпатией отнесся к тем людям, которых общество считает изгоями, отбросами, тем, кого, казалось бы, мы не должны жалеть.

Кто из нас представляет, сколько человек убили в Цхинвали? Полторы, две тысячи, три, пять, десять тысяч... Статистика превращается в горе. Нам очень хотелось, что бы зритель чуть-чуть горя испытывал в определенные моменты. Хотелось, чтобы зрители сопереживали нашим героям, иногда улыбались, иногда смеялись над их глупостями и надеждами, чтобы ощущали их как живых людей.

Я не знаю, сколько должно быть жестокости. Мы сделали ту работу, которую мы сделали. Жестокость тоже бывает разной. В некоторых фильмах мы видим, как тысячи людей убивают, режут... Текут потоки крови, но мы начинаем воспринимать это как компьютерную игру. После таких фильмов молодой человек выходит на улицу и думает, что можно это повторять постоянно, что можно нажать кнопку и начать жизнь сначала. Ничего подобного. Каждый наш ход – последний и единственный. Ничего не возвращается.

- Через жестокость – к нравственным ценностям?

- У нашего фильма должно быть послевкусие. Я это уже увидел на многих людях, которые через день-два после просмотра возвращались, начинали говорить о нем.

Нравственность проявляется не в таком формате, что мы это видим, а это не видим. Нравственность проявляется тогда, когда мы готовы сострадать, когда мы готовы сопереживать человеку, который нуждается в нашей помощи. Одно дело – дружить с человеком, когда он благополучен, когда все хорошо, когда мы вместе ходим на выставки, на футбол... А когда он нуждается, мы вдруг отворачиваемся, наши дела отвлекают нас.

Михаил Леонтьев поддержал фильм. Сказал, что это христианская притча. Я был очень рад такому его мнению, этот человек знает, что говорит. Мнений вообще много. Главный редактор газеты «Известия» Мамонтов мне перезвонил, сказал, что он категорически против фильма. Через два дня еще раз звонит, говорит, давай проведем круглый стол по этому поводу. То есть, наверное, «догнал».

- Как будет представлен ваш фильм в кинотеатрах и на телевидении? Будут ли какие-то возрастные ограничения?

- Есть люди, которые и в 40 лет остаются детьми. Наш Сипа – большой ребенок, злой ребенок, это такой полубес для меня. Иногда он симпатичен, иногда вызывает смех. Мы порой смеемся над тем, что в принципе безобразно. Границы поведения в обществе сформулированы сейчас настолько невнятно... Нам делают такие безнравственные прививки, что мы уже не удивляемся тому, что происходит вокруг. Поэтому сколько человеку должно быть лет, я не знаю. Главное, чтобы он был человеком, взрослым, нормальным, созревающим. Ребенку этот фильм не нужно показывать, я согласен с этим.

Был случай, когда мы показывали фильм православным священникам, православному обществу, с которым я себя тоже отождествляю. Для меня было очень важно, как они его воспримут. Был очень долгий и сложный разговор. Потом один семнадцатилетний мальчик подошел и сказал: «Спасибо вам от нашего поколения». Я не знаю, какое он имел право говорить от имени поколения, но это было неожиданно и приятно. Он внук известного священника и богослова. Мне передали позже, что у него с дедом состоялся очень большой разговор на тему как жить и что делать.

Другой священник, отец Петр, сказал, что фильм очень полезен для нас. Мы начинаем привыкать к благополучию, иногда надеваем «розовые очки», становимся такими чуть-чуть протестантами. Если человек благополучен – он друг. Мы утратили христианские, а может быть и мировые, межрелигиозные ценности, связанные с нашими взаимоотношениями.

- Почему на главную отрицательную роль, роль человека, который крутил этой ситуацией, была выбрана женщина?

- Когда Ингеборга (Дапкунайте — прим. ред.) прочитала этот сценарий, она мне сразу позвонила и согласилась. Нужен был человек, отличающийся от этой массы, выделенный из нее, абсолютно к ней не принадлежащий. Здесь не могло быть женщины априори. Поэтому мы и создали такой контраст, пропасть между ними. Она благими намерениями вымостила им эту дорогу в ад, она хотела сделать как лучше.

Европа хотела сегодня сделать как лучше. Они не слушают нас, когда происходят события в Цхинвали. Они говорят, что они знают, как лучше, а вы – помолчите.

Нужен был выделенный из массы человек. Только поэтому. Я ни в коем случае, не женоненавистник.

- Как восприняли фильм на «Кинотавре»?

- Мы получили там два приза. Один – «За успешный коммерческий проект». Споров в жюри было много, и споров сложных. Сейчас появилась информация, что Феськов, наш Сипа, мог получить приз за лучшую мужскую роль. Мое мнение, что он безусловно был лучшим из того, что было представлено на фестивале. Еще оператор-постановщик Илья Демин получил приз за лучшую операторскую работу.

С другой стороны, было очень много приятия и неприятия. Кобзону очень понравилось, сказал, что работа прекрасная. А вот Станиславу Говорухину, который меня давным-давно знает, знает мои внутренние человеческие качества, не понравилось совсем. Он сказал, что такое кино делать нельзя, что этот фильм – для людей, у которых немножечко сдвинулись мозги.

Показывали фильм в Выборге. Отобрали фильм и на Каннский фестиваль, но в итоге на конкурс мы все же не попали. Сказали, что по формату не подходим. Но в Каннах на кинорынке мы его все равно показали. Им сразу же заинтересовались американские прокатчики. Уже есть подобный опыт: фильм «Монгол» достаточно хорошо пошел в зарубежном прокате, был показан более чем в 50 странах.

Надеемся, что и наш фильм тоже пойдет. Очень хотелось бы. Там есть такое выражение – «суки гуманные»... Хочется, что бы заграницей увидели, услышали наш голос. Сейчас это особенно актуально. Показать фильм в Брюсселе, в Гааге, в Страсбурге. Пусть поймут, что у нас есть свое мнение. Мы хотели бы жить своей головой и своим сердцем.

- Считаете ли вы этот фильм успешным?

- Ну как... Я доволен. Я очень люблю эту картину. Я очень много вложил в нее сил. Я никогда не был режиссером, и вдруг ощутил, что это страшное дело. Когда-то давным-давно я был журналистом и работал помощником сталевара для того, чтобы написать книгу. И мне с тех пор казалось, что более тяжелой работы у меня не было. Работал у печи, потом приходил и писал, потом спал, потом опять у печи. Режиссерская работа оказалась еще тяжелей, тяжелей ее график, ритм. В Шпицбергене, в Крыму – 500 человек на площадке, короткий световой день, морозы, шторма. На Мальте думали, что отдохнем. Там +12С, холодно и так далее.

- Каким вы видите своего зрителя? Кому адресуете свой фильм?

- Людям, которые озабочены тем, что станет с нами в будущем. Мне очень бы хотелось, чтобы мы как народ, как нация, как цивилизация ощутили себя ответственными за наше будущее. У нас эта благополучная череда, которая началась сейчас, притупляет ощущение того, что люди все равно нас по-прежнему не любят, все равно к нам относятся сложно и странно, при необходимости откусят от нас то, что положено. Мы должны быть просто готовы к этому.

С другой стороны, я бы хотел, чтобы этот выкрик мой услышали и на Западе. Я работал со многими зарубежными журналистами, общественными деятелями в программе «Диалог цивилизаций». Потом я возил их в Косово, мы видели, как сербов выдавливают, уничтожают. Я делал выставку о Косово, о том, как его разбомбили, уничтожили, сравняли с землей. Они отворачивались и говорили, что это все пропаганда, что это неправда. Мы цивилизованные, у нас наблюдатели, мы все понимаем и знаем. И только когда албанцы начали стрелять уже в них, они начали жаловаться, говорить, что их убивают. Они не знали, как это сообщить, как передать генералу. Я тогда уже понимал, что нам нужны какие-то методы, способы выражения своих чувств и отношений. Поэтому я и обращаюсь тем, кто может услышать, тем самым гуманным...

- Вы называете свой фильм антиутопией. Получается, что вы пессимист?

- Нет, я как раз абсолютный оптимист. Если бы я был пессимистом, я бы никогда не взялся в свои 50 лет за дебютную работу в кино. Мне кажется, что в этом смысле меня надо в Книгу рекордов Гиннеса точно заносить. Просто я подошел к какой-то черте и увидел, что необходимы новые средства для самовыражения. Это антиутопия, потому что она относится к нашему будущему не с точки зрения, как мы будем жить, а с точки зрения тех программ и проектов, которые могут нам навязывать. Все эти благие намерения... они выстраивают другие дороги совершенно.

- Для Запада Кавказ – это что-то единое. Недавно мы были свидетелями ситуации в Осетии. В вашем фильме первыми убивают чеченцев. Вы не считаете, что за рубежом это воспримут как прямую агрессию?

- Мне кажется, что мы сделали все гораздо тоньше. Для меня главный герой в этой истории – это старый чечен. Он понимает, что либо нужно жить по своему закону – «всех убить», либо вообще не начинать эту свару. Раз начали, то добейте всех до конца, а если не можете добить всех до конца, то не начинайте. Для меня это история со своей внутренней моралью. В каком-то смысле это история развала Советского Союза. Толпа обрела свободу и бросилась бороться за ключи, каждый за свои. Кто-то куда-то что-то тащил. Потом сгруппировались люди, начинающие отнимать у них все это. Для меня важен образ Амурбека, симпатичный, большой, серьезный образ. Он в конце этого побоища сидит на горе, к нему подсаживается Жилин. Апофеоз войны, глупой, бессмысленной и дурацкой. Он сидит, смотрит на это все, не понимает, зачем это.

Они не понимают, что происходит на Кавказе, мы этого порой не понимаем. Мы все время пытаемся решать вопросы силовыми методами. Сейчас появился еще более непонимающий человек, хотя он и сам с Кавказа, – Саакашвили. Он наделал столько глупостей, что их, может быть, хватит для того, что бы все остальные задумались о том, что будет дальше.

- Есть ли планы на будущее, связанные именно с кино?

- Мы на площадке все время шутили, что следующий фильм будет «Новая земля 2», где действия развернутся уже в женской колонии. Это будет самое страшное кино. Шутка, конечно. Мне очень хочется снять фильм «Новое небо». Я, естественно, говорю условно. Фильм о том, как человек преображается, каким он становится. Я человек не кровожадный, я человек светлый, но, видимо, иногда нужно доставать большой кол и этим колом – кого-то по башке, что бы разбудить сознание, шоком преодолеть наше равнодушие к тому миру, который есть.

Есть программы, есть мысли, скорее продюсерские пока, а не режиссерские. Я вообще не собирался сам делать этот фильм, я думал, что найду режиссера. Мне один из известных режиссеров ответил, что сценарий настолько сложен, что нужно вырвать свое сердце, положить его на стол, что бы оно билось на виду у всех. Он сказал, что привык жить в розовых очках, в глянцевом мире, и поэтому он не может этого сделать. После этих слов я сам взялся за работу. Будет такая же работа – буду с удовольствием ее делать, потому что очень жалко денег, времени и сил на то, что бы просто так жить и просто делать для себя что-нибудь.