Осень патриарха: Ваган Каркарьян

Ваган Каркарьян — выходец из известной бакинской семьи. Но уже полвека он строит и любит другой город. Он делал генплан Куйбышева в пятидесятые, он борется за спасение старой Самары сегодня. Это удивительный человек и настоящий символ нашей культуры. Человек совести и мастерства.

– Как Вы относитесь к устарению Самары? Сейчас всерьез идут разговоры о том, чтобы увеличить возраст города. Ведь такая практика сегодня существует: 1000 лет Казани или тысяча лет Литвы.

– У нас есть только первое упоминание — Четырнадцатый век, какой-то год. Митрополит московский из Орды возвращался, на берегу остановился то ли Волги, то ли Самарки, увидел отшельника. Решил заложить город, место, наверное, понравилось. Потом венецианские купцы тут бродили, искали какие-то пристани для своей торговли. И татары тут были. Но где они тут были? Само по себе слово Самар настолько распространенное, что никто сейчас не может определиться, что это значит.

– Это и библейское, и славянское.

– Есть и в Казахстане река Самар, и наша Самарка. Но почему не Волгой называется город? Такого не может быть, стоит на Волге, а называется Самарой.

– Вы считаете тоже, что течение проходило по другому руслу?

– Да, оно было в районе Рождественно, это однозначно. Здесь Волги-то и не было, поэтому город Самарой и назвали. А когда в 17 веке произошло наводнение, то русло пошло сюда. Надо делать раскопки.

– Вы сторонник того, что нужно копать?

– Да. копать.

– Я общался с Сергеем Заниным, у него есть интересная теория, что если искать это поселение, то его нужно искать на склоне оврага, где была улица Молодогвардейская. Было два оврага: один шел по Ленинградской, другой по Молодогвардейской, и они стыковались. И место было выбрано не случайно: поселение не было видно с Волги, конница не могла взять по степи. Не понятно только с береговой линией, которая поменялась неоднократно.

– Естественно, сначала наводнения, потом всякие ГЭС. Изменилась линия и когда у нас появилась песчаная коса напротив завода Масленникова. Она очень беспокоила людей. Но это Волга нанесла. А по поводу раскопок: у нас постоянно что-то находят. Вот на Первомайской нашли останки первобытного человека. Да здесь же постоянно были поселения, несмотря на то, что это было дикое поле. Сюда постоянно бежали люди. Один бежал от жены, другой от князя. А здесь все было: еда, вода. Города на Руси пустели, все бежали на простор, а он здесь был. Ни хозяина, ни порядка.

– А кто-нибудь зарежет его в этом чистом поле?

– Его зарежут, он зарежет. Ценность жизни была другая. И характер самарцев такой: грубоватый, резковатый, вольнолюбивый.

– Я часто сталкивался с такой теорией о том, что Самара с какой-то странной судьбой город. Вот смотрите, сколько всего интересного у нас происходило. Начнем с того, что Ульянов-Ленин решил именно здесь стать революционером. Бросил свою невесту, не поехал в Алакаевку яблоки выращивать.

– Был он в Алакаевке, у него лошадь украли. Вот и решил революционером стать, обиделся.

– Выдающийся у Шостаковича был период в Самаре. У Горького. Но здесь никто великий, никогда не родился. Ни писатель, ни рок-музыкант, ни ученый Самара один из богатейших городов, и один из самых уродливых при этом.. Если существует у города какой-то код генетический, то у нашего родовая травма.

– Я никогда об этом не задумывался. У Горького здесь был интересный период: неразделенная любовь, простреленное легкое. Квасом торговал, влюбился в графиню. С босяками общался на набережной.

– А там и сейчас такой контингент. У нас городское устройство за столько лет не сильно изменилось. К нам сбоку пришпандорили Куйбышев, но когда по городу проходишь, у Вас нет ощущения настроения и духа европейского города в 150 тыс. человек?

– То что в старом городе абсолютно другой мир, это точно. Другие ощущения и энергетика. Старые дома и дворики. И люди сосем другие. К нам как-то приезжала группа голландцев. Гуляют они по строму городу и тут им захотелось похулиганить. Подбежали и позвонили в самую первую дверь. Открывается дверь, оттуда несет перегаром, мужики какие-то кричат: «ну что, альпинисты, пришли!» Почему альпинисты? Голландцы испугались, конечно. Старая Самара — дивный мир, но в некоторых дворах, конечно, жить невозможно.

– Но ведь старые дворы обладают своим устройством. Это обязательно садик, дикий виноград.

– Да, обязательно садик. Он может быть вообще размером с этот стол, но обложен кирпичом, а в центре дерево. Стоят или гаражи, или старые сараи. И обязательно стол, где люди могли собираться, играть в домино. Бесчисленное количество лестниц. Потому что, жили семьями, которые разрастались. И чтобы не ходить через тещу, делали отдельный вход. Лестница могла быть на уровне второго этажа, крутые, скользкие. Сейчас другая ситуация — дворов-то почти нет.

– Скоро двор вообще будет утрачен. Я вот ребенку своему показываю, что бы у нее ощущение осталось от вишни, растущей на улице, от огромных зарослей мальвы. Давайте сейчас возьмем идеальную ситуацию. У Вас есть концепция сохранения города? Вот не будем ограничивать себя, есть деньги или нет денег.

– Я думаю, что внешний облик города изменяется потому что нет общения. Человеку нет необходимости сегодня идти куда-то, он может общаться с людьми, сидя у себя на диване. Я всегда свой двор вспоминаю, я бакинец. Мы всегда гоняли в футбол, потом собирались в подъезде, курили, не знаю что делали. Я всегда знал, что мой друг в это время уже вышел на улицу, и я шел. А сейчас люди идут в Интернет, а если и встречаются, то в кафе. Эта культура общения утеряна и не вернется. Старики могут собираться на лавочках, но им уже тяжело.

– Какой же все-таки должна стать новая Самара? Вы знаете, что Тархов предложил оставить 2-3 паруса исторической застройки, а все остальное закатать?

– Вы знаете, я вообще не понимаю, что он хочет. Я слышал, что министерству культуры предложили другое: оставить только 1500 исторических памятников. Я этого списка не видел, откуда они взялись? Кто выбирать будет. Но меня удивило другое, что он удивляется, почему так много. Вот этого я не понимаю. Вот три волоса в супе — это много? Очень. А три волоса на голове? А потом, кто будет определять, какие сооружения должны остаться, какие нужно будет убирать? Сколько на одной улице нужных зданий? Проблема остается.

– Проблема в том, что время уходит. Вот 25-я школа. Ее никто ж не трогает, но она просто ветшает, там слонов этих уже нет. И мы будем 3-4 года выяснять отношения, а потом уже и делать ничего не надо.

– Мне кажется, что так они и делают. Тянут с этими реестрами. Выдумывают, выдумывают. А ведь есть же памятники архитектуры, есть памятники истории. Вот сейчас идет сильный наскок на оренбургскую экспедицию. Она находится в районе улицы Степана Разина. Сами точно не знают где, спорят, спорят. На самом деле так: всегда была какая-то главная большая улица — Водников. Потом, по мере развития города она переходила на другую улицу, которая тоже меняла названия: Дворянская, Советская, Куйбышева. Шириной она не отличается от других, а протяженностью — да. Вот этот весь район Хлебной площади и нужно считать районом Оренбургской экспедиции. Чего они спорят. Вот дом Татищева, конечно, горел ни один раз, так как деревянный. И тюрьма была там своя. И пока они спорят, где какой дом, там уже плакат висит фирмы Гуливер и нарисован 16-этажный дом. Этот кусок улицы настолько пропитан духом истории, что вместо него будет этот дурацкий зуб торчать. О каком архитектурном ансамбле вы говорите?

– Да все архитектурные ансамбли в нашем городе были разрушены. Везде торчат какие-то зубы.

– И тенденция продолжается. И есть вообще дурацкая идея — застроить Самарскую площадь. Это же маразм.

– А почему никто не занимается освоением новых или заброшенных мест. Например, старое кладбище около железной дороги? Киевская/Тухачевского? Там же есть коммуникации. Но этого района даже в генплане нет. Зато мы лезем в Заречье, которое находится в зоне затопления. Вы понимаете логику нового генплана?

– Я ее не понимаю. Не понимаю и потому, что я занимался старым генпланом. Новый вреден для города. Вы видели общественные слушания? Это же организованный балаган. Людей привозят на автобусах. Сами выступающие пишут протоколы. Генплан вообще не стоит выносить на общественные слушания. Кто слушать-то будет? Бабушка, которая дальше своего подъезда ничего не видит? Сохраняем огромную территорию, которую Тархов недавно назвал деревня гадюкино. Это район университета. И когда он возмущается? Сейчас, когда земля куплена, территория оставлена без изменений в генплане, который он же и утвердил. И как бы он не прыгал, никто его уже не поддержит. И как можно? Геометрический центр города оставлять деревней, тем более там есть возможность для масштабных строек. А в свое время у нас были проекты для этой территории, даже утвержденные в ЦК.

– И мы продолжаем упускать возможности и пути развития. А вместо этого топчемся на месте.

– Да если бы мы на месте топтались. Мы же становимся хуже и хуже. Деградируем, хотя бы потому, что в исторической части города строим высотные дома. Это недопустимо, хотя бы потому, что это нарушает санитарные нормы. Ни в одной стране мира не строят дома выше 5-6 этажей в исторической части, у нас такого ограничения нет. Больше того, у нас нет делового центра. Как De Frrance в Париже, Москва City. А у нас любое общественное здание, которое могло бы стать украшением города, не знают, куда бы воткнуть. Народ возмущается, пикитирует.

– А как решать эти проблемы? Необходим городской совет с большими полномочиями?

– Ну это тоже не выход. Товарищи одни могут подписывать другим.

– Прокуратура — наша единственная надежда?

– Должны быть единые правила землепользования и застройки. И они должны соблюдаться. И они есть. Разрабатывали их не мы, американцы, приехавшие сюда. Это было при Сысуеве. Привлекли еще человек 50 наших сотрудников. Получилась такая брошюрка. Вот американцы попросили 6 этажей, а мы делаем 30! Почему, понять никак не могу. Это вообще преступление, так как создает экологические и транспортные проблемы. И проблемы будущего этих районов. В исторической части города не построено ни одного детсада, ни одной школы. Голое жилье.

– Более того, оно будет терять в классе, потому что нормальный человек не хочет жить в скворечнике из бетона. И лет через 20-30 там будет гетто, как были эти буржуазные кварталы в Нью-Йорке, которые стали прибежищем гангстеров.

– А так и будет. Ну кому интересно, как одевает штаны сосед вместо панорамного вида на реку Волга.

– Это история с Holiday Inn. Когда вид из президентского номера перекрыл многоэтажный дом.

– Вот когда на заборе висит план дома, вы не верьте. Он на 3-4 этажа будет больше. Это уже заранее на совете утверждено. Нужна какая-то воля. А ее нет. У наших руководителей мозги в другую сторону работают, и надежды на них нет. Вот с Тарховым, я надеялся. Вроде не глупый мужчина, другое дело, что до него окружение доносит.

– Это миф про доброго царя. Вы говорите - преступление. Значит должно быть наказание? Его же не боятся. Я вот не боюсь, но мне стыдно перед ребенком своим. Вопрос для кого это делается? Ты же эти деньги в гроб не положишь.

– Я все про 1500. На этот счет много сказано. Что у нас нация без памяти. А нация без памяти обречена. Нет памяти, нет народа. Все.

– Но почему есть же у нас в России города, которые ценят свою историю: Суздаль, Казань, Тобольск.

– Это личные проблемы. У нас же гордятся: это сплошная застройка. Штучная застройка стала ругательной. А есть политика, например, в Голландии, там вообще ничего не сносят. Сохраняется остов, обновляется, внутри делается ультрасовременное наполнение. Все коммуникации меняются, а внешность остается. Это даже престиж, жить в доме с историей. А вот еще политика — давайте будем сносить 9-этажные дома. В Москве ломают. На их месте строят 12-этажки. Т.е. Метры потеряны, наращивается только 30 %. А куда людей из 9-этажек? А не проще ли построить новые? Тогда прирост будет — 120 %. У нас в советское время был такой Ремстрой и Голжилпроект. У них были свои базы плотников, сантехников, строителей. Они занимались обновлением зданий. Плохо они работали, но работали же. А сейчас кто все это делает? Случайные люди. А потом концов не найдешь. И конечно, им проще сломать, чем сделать. Поэтому мы вечно нуждаемся в жилье. Острейшая проблема. И какой ужас был бы сейчас, если бы не было демографического спада. Это же ужас был бы. А они считают квадратные метры. А нужно считать квартиры. У одного квартира 1000 метров, у другого — 30. Как только посчитаем квартиры, увидим, что строим очень мало. Лучше не сносить то, что есть. Человек привык к месту, где живет. Оставьте его там.

– Но обновление должно быть какое-то. Хотя бы для решения транспортных проблем.

– Вот 11-й троллейбус отменили. Позавчера меня люди на Волжском проспекте спрашивают, как проехать к вокзалу. А я не знаю, что им сказать. Никак. Они подумают, что самарцы негостеприимные.

– Доехать на маршрутке до Л. Толстого и пересесть на другую.

– У меня жена на Губернский рынок ездит через площадь Революции. Там пересаживается на маршрутку. И обратно так же с сумками. При том, что напрямую там недалеко. А взяли и маршруты отменили некоторые: 11 троллейбус, например. В Европе трамваи наращивают, тем более в таком протяженном городе.

Это огромные инвестиционные проекты.

Да у нас не те идеи в воздухе носятся. Например, перенос части города за Волгу и монорельсовая дорога. Я не понимаю, в период кризиса они собираются тратить такие колоссальные деньги. Ради чего? Ради Рождественно?

– Ради отмыва денег, ради самой этой стройки. Люди Рождественно, скорее всего, не очень хотят, что бы дорога была построена.

– И хотят эту дорогу делать от Струковского сада. Считай трети этого сада не будет, так как это мощная конструкция, нужны опоры. Нужны парковки. Говорят, договорились с австрийской фирмой, которая уже проектирует дорогу. Мне кажется, все просто. Кто-то облюбовал в заповеднике места под коттеджные поселки. Им нужны коммуникации. И скорее всего нити идут из Москвы, а то кто бы им разрешил даже об этом думать. Если у вас есть деньги, давай метро закончим быстрее. Или проспект Маркса, без которого город не может существовать.

– Вы считаете, что его нужно заканчивать, потому что есть много противников этого проекта. Потому что там есть неразрешимая проблема тех же гаражей.

– А кто это допустил? Они же и допустили. Это вообще территория, на которой должны быть защитные зеленые полосы. По генплану с 58 года. Я это хорошо знаю, я ж в Самару приехал разрабатывать генплан. Мой профессор посоветовал. Каждому молодому архитектору полезно поучаствовать в разработке генплана.

– Не разочаровались?

– Нет.

– По Вашему мнению, какие большие были потери в архитектуре за последние годы? Что было снесено?

– Самая большая утрата — Кафедральный собор. Невосполнимая утрата. И мы каждый день что-то теряем. Причем, то дома горят, то их разрушают. Дом Наймушина на Ст. Разина — недавно сгорел. Это постройка Щербачева. Бал потерян самый первый каменный дом. Вот я вспоминаю, был краевед Струков. Пожилой, нервнобольной человек. Очень тощий. И в те времена пытался что-то изменить: просил, умолял, доказывал не сносить первый каменный дом на Хлебной площади. Его мало слушали.

– А про деревянные дома расскажите. Есть в нашей резьбе что-то уникальное?

– В других городах целая система по поддержанию памятников. Я был на совещании в Москве, рассматривали проблему района Солнцево. Я думал, сейчас начнется плач. А нет, они разработали систему реставрации. Восстанавливают, дают жильцам средства к восстановлению. И люди хотят жить в этих домах. Там, кстати, другая резьба, глухая. У нас есть следы оберегов: солярные символы, змеи, лошадиные черепа. Конь — это вообще сильный оберег. Не случайно, часть крыши избы называется конек. Есенин даже целое исследование провел на эту тему. У нас в Самаре, кстати, есть влияние и татарской культуры: драконы, орнаменты. У нас есть свои особенности. Например, если район компактного поселения татар, то и орнамент татарский, там где были ремесленнические кварталы (это район л. Толстого), там много кузнечных символов, клещи. Конские головы — там ямщики жили. Модерн у нас на улице Галактионовской. Но все это исчезает, исчезает целая культура. Когда из деревни в город пришли крестьяне и принесли свой уклад: обереги, символы. И отношение к домам: зачем эту рухлядь восстанавливать, не приемлемо. Это все равно, что думать, зачем лечить старого человека. Может я ошибаюсь, может это дорого и нерентабельно. Но я бы не стал ничего менять. Вот есть дом, я бы восстановил бы фасад, внутри сделал бы современную планировку.

– А самарцы, непричастные к градостроительству, разделяют эту точку зрения?

– Обычно критерии такие — это рухлядь.

– Это некая бравада, доставшаяся нам в наследство от СССР. Мы наш, мы новый мир построим.

– Тогда была война идеологическая. Не знаю, насколько была она сознательная, насколько продуманная. Однако, каждый враг этого хочет. Уничтожить памятники, тогда у народа не будет памяти и духовной опоры. И не будет народа. Но советское время сохранился старый город? Но не потому что хотели сохранить, а потому что нужно было освоить пустыню и снести барачно-подвальный фонд. Жить было негде, все подвалы были жилые. В Самаре строительство началось в 1927 году, в районе ЖД и дома для грузчиков в районе Хлебной площади. И застройка происходила в основном на новой территории. Это можно наблюдать и по архитектуре. Вот модерн. Потом пошел период конструктивизма, но зданий это периода в городе несколько: клуб Дзержинского, УВД, штаб ПРИВО, узел связи, фабрика-кухня, дом Промышленности. Это была штучная застройка, особого влияния на облик города не оказала. А сейчас начнем терять. В период рыночной экономики стали строить не там, где удобно и выгодно, а там где престижно.

– У Вас скоро юбилей. А как Вы оцениваете результаты своего труда? Вас знают, как очень разностороннего человека, участвующего во многих проектах.

– Я рад, что я оказался в Самаре. Все мои родственники бакинцы. Там у меня большая семья, бытовые условия были хорошие. Меня на протяжении всей жизни звали обратно, но дела все время не пускали. Я говорил всегда, вот закончу эту работу. А ее всегда было очень много и она была интересной. Набережная, гостиница Волга, не только архитектура, но и внутренний дизайн, хрущевский период, борьба с архитектурными излишествами.

– А когда было сложней: тогда или сейчас?

– Тогда был диктат государства, был нормативный потолок, на полметра больше нельзя сделать. Но это было социально оправдано: надо было вытаскивать людей из подвалов. Было 4 кв. м. Жилой площади на человека — это кровать! И мы должны быть благодарны. Конечно, может и перегнули, но все-таки. А сегодня — диктат заказчика. Если его теща хочет дом с колоннами...

– Как найти баланс? Мы не можем вернуться к государственным интересам. А частный интерес, по-хорошему должен стимулировать развитие экономики. У него есть и творческая миссия — развитие индивидуальной архитектуры.

– Но строят только хуже при этом, не учитывается ни окружающая среда, ни архитектурный ансамбль. Потому что сейчас главное прибыль, которая у строителей фантастическая. Но это строительство не решает жилищных проблем, социального жилья нет. Коррупция ужасная. Вот рядом с фонтаном на 30-летие Победы ставят какую-то башню, а я должен молчать? И не потому я возмущаюсь, что этот фонтан я проектировал, а потому что закрывается вид на Волгу, на простор. Этого нельзя делать. Под горой никто не ставит вертикаль, у нас есть уже одна — Паниковский. Из-за него даже проект белого дома изменяли, меняли этажность. А тут рядом кто-то додумался поставить дом под желтой шляпкой выше правительства. И тот, кто сидит на верхнем этаже в здании, будет смотреть на губернатора, приезжающего на работу, как на букашку. Это не принято и неприятно.

– Но надежда на то, что мы выкарабкаемся из этого есть?

– Надежды юношей питают. А мне много лет, сами сказали.

– А зачем тогда бороться?

– А не могу молчать. Мне многие говорят, зачем ты споришь с власть имущими. Но у меня есть профессиональная ответственность. Как может врач, который видит, что операцию не так делают, молчать?

Материал предоставлен журналом «Город»